Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
Романовский подошел ближе и тоже задымил сигаретой.
– Видимость ноль, облака прилипли к земле, а наш Василек героически пробивается с почтой к благодарным подписчикам газет и журналов! – резюмировал Пробкин.
– С почтой, может быть, не пойду, а к больному…
– Так, так! А что говорит по этому случаю Наставление, товарищ Борщ? – обернулся Пробкин к высокому ушастому пареньку, безразлично глядевшему в окно.
– Параграф сто третий Наставления по производству полетов гласит: если погода ниже установленного для трассы минимума или ниже личного минимума пилота, пилот обязан прекратить выполнение задания и вернуться на базу или проследовать на запасной аэродром! – без запинки последовал ответ.
Пробкин поднял палец.
– Во! Устами отличника Аэрофлота всегда глаголет истина. А ты… – он повернул Туманова к окну. – Кто он, ребята?
– Ин-дюк! – прозвучало неожиданно громко и стройно.
– Почему индюк? – растерянно спросил Туманов. Дружный смех не мог заглушить чей-то звенящий голос из угла:
– Индюк – птица задиристая, горластая, а летать не умеет!
Туманов потер лоб и угрюмо глянул на Пробкина.
– Так, значит, ты, Семен, не полетишь в плохую погоду, если нужно оказать помощь человеку? А совесть?
– По моральным вопросам авторитет у нас тоже Илья Борщ. Выдай ему, Илюша.
– При погоде, мешающей полетам, санитарная авиация за жизнь больного не отвечает, – бесстрастно, будто диктовал, произнес ушастый паренек и вдруг взорвался: – Чего ты из себя корчишь, Туманов? Без году неделя пилотское получил, а туда же, в асы! Наставление ревизуешь!
– Страшно ярый ревизионист наш Василек! – вставил Пробкин.
– За что агитируешь? – не унимался Борщ. – Жить надоело? Худой пример другим подаешь!
– Точно! Он демагог… и как там еще, Илюша?
– Опасное настроение у тебя! – Борщ внушительно засунул руку за борт пиджака и шагнул к Туманову. – Придется разобрать… Нужно проверить тебя в моральном аспекте…
Романовский с удовольствием смотрел на ребят. Таких же он видел на фронте с сорок второго по сорок пятый год. Таких и немного не похожих. Эти одинаково молодые, одинаково живые и непосредственные, эрудированные, одетые в одинаковую красивую форму. В лицах и жестах что-то орлиное, показное, бравируют, хоть и маленьким, опытом. А в облике его фронтовых товарищей не было ничего броского.. Разговоры велись обыкновенно будничные. Но у одного из широкого кармана летного комбинезона торчала книга, и он, наверное, после тяжелого боевого дня не сразу падал на кровать, а долго сидел у коптящего фонаря в аэродромной землянке. У другого на поясе болтался кинжал с резной рукояткой – собственное творение! Рядом с третьим всегда вертелся мокроносый щенок. Перед вылетом чертенок карабкался в пилотскую кабину и, забившись за бронеспинку, трясся от страха, «орошал» шпангоуты, но не хотел расставаться с хозяином… А этих ребят Романовский почти не различал, характеры их для него, командира, пока были тайной. Но все равно что-то роднило их с его фронтовыми друзьями, какой-то на первый взгляд малозаметный след соединял поколения, след не в виде мозолей на руках или угольной пыли, вкрапленной в кожу, а профессиональный, оставивший еще не глубокие, но уже вечные заметы в сердцах парней. Надо узнать каждого в отдельности. Вот хотя бы Туманов, «Василек», нежный, как девочка, а ведь случись, полезет в пекло. А Пробкин, лидер, заводила, демагог, по Короткому? Адлеровский самолет уже прилетел, а он не торопится, хотя и бросает тревожные взгляды в окно. Пожалуй, сегодня он не скоро уйдет с работы…
Романовский выронил обжегшую пальцы сигарету, затоптал окурок и вернулся к Короткому.
* * *
Кроткий повез Романовского на своей «Волге». Последний раз в Саратове Романовский был в конце сорок четвертого года, получал на заводе самолеты – истребители. В его памяти сохранились грязные улицы, дребезжащие трамваи с окнами, заклеенными полосками бумаги, невзрачные дома. Прохожих было мало, и все они, одетые в темное, куда-то спешили. А сейчас «Волга» шуршала по гладкому асфальту, по обочинам – липы, тополя. За живой изгородью высились новостройки.
– Как звать твою жену, Миша?
– Марфа. Марфа Петровна.
– Неужели та ясноглазая Марфинька из «Красной нови»?
– Та Марфинька из деревни, – угрюмо повторил Кроткий и заволновался, указывая на пацана, скатывающего с пригорка на шоссе булыжник: – Смотри!.. Оболтус!
Романовский почувствовал, как тело расслабилось, пожалуй, впервые за время пребывания в Саратове. И понял причину. Больше всего он боялся услышать от Кроткого имя той, которую любили оба.
* * *
…Зимой 1944 года они прибыли из учебного подразделения в боевой полк. Впервые пришли на аэродром и увидели связной самолет, «бреющий» верхушки деревьев. Не делая круга, он лихо произвел посадку и, подпрыгивая на снежных перекатах, резво подрулил к стоянке. Остановился винт. Пилот поднял на лоб очки и снял шлем.
Кроткий толкнул Бориса в бок:
– Дива!
Девушка поправила густые, слегка растрепанные и заиндевевшие волосы, широко расставленными синими-синими глазами посмотрела на летчиков. У нее было круглое лицо, приподнятые узкие брови. Мимолетная усмешка тронула полные губы, и на щеках появились ямочки.
– Дюже гарна-а! – многозначительно протянул Короткий.
А когда девушка уперлась руками в борт кабины, приподнялась, Борис прыгнул на крыло и схватился за лямки ее парашюта.
– Разрешите? Девушка отвела его руку.
– Мне поможет механик.
Борис отступил, а между ним и кабиной протиснулся Короткий. Он уверенно расстегнул замок ее парашюта, снял с плеч лямки и помог вылезти из кабины. Уже на земле представился:
– Гвардии лейтенант Короткий. Миша.
– Сержант Романова Екатерина Михайловна, – в тон ему ответила девушка. – Спасибо, лейтенант Миша!
Ветер огрубил кожу ее лица, выделил белыми ниточками морщинки у глаз. Грузноватая в тяжелом меховом комбинезоне Катя с трудом двигалась почти мужской походкой. Борис смотрел вслед, и ему захотелось, чтобы она оглянулась. Он упорно не отводил взгляда от ее спины, прочерченной наискосок тонким ремешком планшета. И девушка повернула голову, но посмотрела мимо него на Кроткого.
А вечером, когда они вернулись с ужина в свою землянку, Кроткий вдруг сказал:
– Женюсь я, Боря! Пока ты крутил гаечки с механиками, я договорился с донечкой о свиданке. Послухай, пойдешь сватом? Как гутарил какой-то ученый: «Женюсь младенцем!»
– Ты о той девушке?
– О ней, Боря! Огневая дивчина! Дай бритву, соскоблю кабанячу щетину – и к ней.
– Только не ученый, а писатель Марк Твен говорил нечего, похожее на твое изречение: «Если бы я мог начать жить сначала, то женился бы во младенческом возрасте вместо того, чтобы терять время на прорезание зубов и битье посуды…»
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
